Законы исчезновения. Роман - Страница 80

Тут Чудин задумчиво поцокал языком.

- Только во всем том какое-то двойное донышко имелось. Ну вот, к примеру, рассказывал малец такие вещи. Учились они там в группах - человек по двенадцать-пятнадцать, по возрасту подобранных, по способностям. Но были у них и такие уроки, на которые их разводили человека по три. А иногда один на один с учителем занимались. Если, конечно, то учителя были - те странные люди, что работали с ними. Они, кстати, и учителями не назывались. А Наставниками…

Николай поморщился, словно на язык ему попалось что-то кислое. И продолжил.

- В общем, так и не смог Шега мне толком объяснить, чему его на этих странных занятиях обучали. Помнил только, что много было тестов разных. И еще - что гипноз на нем испытывали. Или что-то очень похожее на гипноз… И есть у меня подозрение, что не только гипноз и психотехники разные там на детишках отрабатывали. Потому что, когда рассказывал мне Шега про то, какие сны да видения к нему приходили после тех занятий, так мне очень даже хорошо припомнились те штуки, что ребята, которые галлюциногенами баловались, рассказывали… Помнил он еще, что возили его и еще нескольких пареньков постарше в странные места какие-то. Но тут тоже все путается. Не всегда Шега знал, что из ему запомнившегося действительно с ним было, а что - сны, да гипноз, да галлюцинации одни… Но одного из Наставников этих он запомнил так, что, думаю, вовек не забудет. Он, собственно, так только его и называл - Наставник. Ничего другого про него не говорил - стар тот или молод, светел или черен, зол или милостив. Одно только повторял: «Все обо мне он знал. Даже то, чего сам про себя не знаю…» Вот такой вот страшный тип в душу ему запал, мэм. Он у Шеги и обнаружил Дар - живой отмычкой служить.

Николай потер лоб и снова поморщился, словно глотая горькое лекарство.

- А особо ему какое-то место запомнилось… Такое, о котором он долго рассказывать не хотел. Но и в себе эту память носить боялся. Такое с людьми бывает: случится с тобой что-то такое, о чем никому рассказывать не стоит, ты и молчишь. Только память тебя гложет и гложет. До тех пор, пока не выложишь всю эту историю первому встречному. Ну, или не совсем первому, а во г. как у нас с Шегой получилось - тому, кто первый к тебе отнесется по-человечески. Я, мэм, доброго дядюшку из себя не корчил и розовых, извините, соплей не распускал. Просто не упускал случая объяснить мальцу, что к чему на этом свете. Ну и, конечно, планами своими поделился немного погодя. Вот тогда он и стал мне всякое такое… сокровенное о себе рассказывать. Тоже делиться стал - тем, что него на душе. И про это свое воспоминание… Или про сон - тоже… Это когда мы с ним как-то раз на природу, к реке выбрались да ближе к ночи костерок развели - он про это и заговорил.

Николай решительно отставил в сторону опустевшую чашку и жестом показал хозяйке, что больше наливать не надо.

- В общем, так… Его Наставник однажды пришел за ним поздним вечером. Ночью уже. Пришел и сказал, что им нужно побывать в одном месте. Вдвоем. Что Наставник довезет мальчика туда на своем «ровере». Что он - Наставник - долго ждал, когда Шега будет готов к тому, чтобы в том месте побывать. И теперь видит, что тот готов. И медлить нельзя.

Николай помолчал, сразу как-то потемнев лицом.

- Они туда долго добирались, - продолжил гость после почти полуминутной паузы. - Почти всю ночь. И поутру выехали на побережье. В дюны. Там - во сне том или в мороке - только дюны ему и запомнились. Только песок холодный под ногами. И ветер холодный. И небо над головой тоже холодное, серое… И море до горизонта мглой подернуто. Холодное и серое. И лес невдалеке - редкие такие деревья. Без листьев. Словно мертвые…

Там Наставник остановил машину, открыл дверцу и приказал: «Иди туда, в лес… Там сам все поймешь…»

И Шега побрел к лесу. Побрел, ежась от холодного ветра, утопая по щиколотку в ледяном песке, к теряющимся в сумраке угрюмого рассвета черным деревьям.

Николай поежился, словно тот ветер из зыбкого мира снов мальчика добрался до него здесь и пробился под плотное сукно бушлата.

- Вроде ничего страшного, мэм, малец и не рассказывал. Но… Каждый раз как вспомню, как он сидит, коленки ладонями обхватив… Весь из себя тоненький такой, напряженный, а глаза - большие, и слезы в них стоят… Сам глядит на огонь - и словно не видит его… Словно зверек маленький перед змеей… Ну я его и спросил - что было с ним там, в лесочке этом? А он молчит и только на огонь смотрит… А потом отвечает - рассеянно так: «Я там заблудился. И остался там. Навсегда». Я, помню, переспросил тогда: «Как это - навсегда? Хочешь сказать - на всю жизнь?»

Он глянул на Марику, словно ища у нее поддержки.

- Понимаете, я тогда подумал, что малец немного того… Умом тронулся после всего, что с ним в Приюте том сотворили. Должно быть, Шега это понял. Но взгляда от огня все оторвать никак не мог. Только повторил: «Навсегда». И я, знаете, так и не смог понять - возражает он мне или со мною соглашается… «Ты же, - говорю, - сейчас со мною здесь, у костерка сидишь. Живой и невредимый. Значит, выбрался ты оттуда, из леса того. В нем не остался…» А он на меня посмотрел как-то странно и кивнул: знаете, мэм, так вот, как мы иногда детишкам неразумным киваем. Когда о чем-то таком толкуем, чего им, малолеткам, вовек не понять… И сказал: «Это… совсем другое…» Потом помолчал еще немного и добавил: «Мне и сейчас еще он снится - этот лес… Будто я все брожу и брожу там с тем парнем, которого там встретил… И все говорю и говорю с ним…»

Чудин нахохлился в своем кресле и озадаченно поскреб бороду.